Начало двадцатого века ярко осветила лампочка Ильича, ой, извините, Эдисона. И пока Европа пребывала в экзистенциальном кризисе, Америка оторвалась от просеивания песка, увидев в новом изобретении настоящую золотую жилу.

В США1870 года около шестидесяти процентов всего работающего женского населения было занято в домашней прислуге. Домохозяйства делились на дома и коттеджи в зависимости от количества слуг: менее трёх – коттедж, более трёх – дом.

В 1900 году картина трудоустройства кардинально изменилась. Домашняя работа была трудоёмкой и время затратной. Пылесосы, посудомоечные и стиральные машины ещё не были изобретены. Викторианские дома были огромные, полные тяжёлого текстиля и сложного для чистки декора. Не удивительно, что как только представилась возможность, женщины предпочли работу где угодно, даже на заводах, домашнему изнуряющему труду. Первая мировая война на время осушила поток иммигрантов, женщинам представилась возможность занять места в производстве. Часовые ставки прислуги взлетели вверх.

Сторонняя помощь по дому стала роскошью. Американская жена начала двадцатого века, как и голландские коллеги семнадцатого века, осталась наедине со своим пыльным викторианским домом. На помощь отчаявшейся домохозяйке пришли «инженеры домашнего хозяйства».

В 1841 году Катарина И. Бичер выпустила книгу о домашней экономии "A Treatise on Domestic Economy for the Use of Young Ladies at Home and at School", в которой впервые говорилось об эргономичности кухни и эффективном хранении вещей. Она обозначила место для раковины, плиты, размер рабочей поверхности. В своей следующей книге Бичер развила свои идеи, дополнив их подробным разбором системы отопления, подачи горячей воды под напором и размещением ванной комнаты на втором этаже рядом со спальней.

В 1920 году Мэри Патиссон в своей книге «Инженерные принципы домашнего хозяйства» дополнила Бичер, определив методом домашних наблюдений и анализа активности, оптимальную высоту рабочего стола, расстояние между плитой, раковиной, посудомоечной машиной, рабочей поверхностью, размеры и положение ящиков, в общем, все то, что сегодня мы воспринимаем, как должное.

В начале двадцатого века зарождающаяся профессия дизайнера интерьера становится одним из немногих шансов для женщин среднего и высшего класса зарабатывать деньги и даже добиться успеха. Элси де Вулф, одна из самых уважаемых американских дизайнеров, описывала свой карьерный путь следующим образом: «Я буду декоратором интерьера. Под этим я подразумеваю покупку арт-объектов, советы по декору домов богатым людям, у которых нет времени, желания, культуры сделать эту работу самостоятельно. В этом нет ничего нового. Женщины делали то же самое и раньше». Элси де Вулф избавила Америку от викторианской мрачности и грузности, ввела в моду французские светлые обивки, изящные кресла. В 1913 году ее книга «The House in Good Taste» разлетелась по Америке огромным тиражом, а в последствии стала настольной книгой дизайнера интерьера в любой точке мира.
Профессия дизайнера интерьера, как и любая другая профессия, считалась недостойной для женщины высшего общества, другая в последствие известная дизайнер интерьера Дороти Мэй Кинникут (Сестра Пэриш) жаловалась что семья мужа отвергала ее выбор. Дороти Дрэпер, основавшая в 1930 году собственную компанию говорила: «Существуют два типа женщин – счастливые замужние жены и декораторы интерьера».

Несмотря на присутствие большого числа женщин в дизайне, их вклад в индустрию редко ценился. И если архитектор была уважаемая профессия, то декоратор причислялся к бездельнику (точнее, бездельнице). Корбюзье красочно проиллюстрировал такое положение вещей своим ответом Шарлотте Перриан, в последствие выдающемуся архитектору и дизайнеру ХХ века, когда та устраивалась к нему на работу: «Мы тут подушечки не вышиваем». Наверное, помня об этом Перриан, прославившаяся в первую очередь дизайном мебели, не любила, когда ее называли дизайнером и поправляла: «Я – архитектор!».

Однако Корбюзье, будучи уважаемым архитектором, не стеснялся любви к дизайну интерьера. В 1925 году на Международной выставке в Париже он представил идею нового дома для человека нового века. Надо сказать, что выставка пришлась на самый расцвет Арт Деко. Браслет «Розы» Van Cleef & Arpels усыпанный бриллиантами и рубинами получил главный приз, в моду вошла мебель из шагреневой кожи, экзотических сортов дерева и с перламутровыми пуговицами вставками. Павильон «Эспри Нуво» на фоне роскоши и благолепия смотрелся, как беспризорник на паперти. Белые стены, железные парковые лавки на террасе, голые лампочки, промышленные светильники и дешёвые общепитовские стулья. «Новый дух» шокировал публику, но заинтересовал только Советский Союз, который уже начал заниматься искоренением излишеств.

Идея Корбюзье об эффективности дома была не новая, американские инженерки домашнего хозяйства давно уже успешно решали эту проблему и даже читали лекции по предмету в MIT. Однако в отличие от Корбюзье они внедряли эффективность в уже сложившийся интерьер, формально его не меняя и не накладывая запрет на декорирование. Фундаментальные понятия уюта и комфорта оставались незыблемыми. И если Корбюзье говорил, что дом должен быть удобным, как печатная машинка, то американки утверждали, что дом должен быть шит по хозяйке, как перчатка по руке. И в этом противопоставлении массового производства индивидуальному крою лежит новизна идей Корбюзье.

Корбюзье хотел сделать дом не просто эффективным, что, кстати, у него не очень хорошо получилось. Он хотел изменить фундаментальное понятие дома в умах людей, лишить дом индивидуальности, унифицировать, отделить от человеческой личности и поставить его производство на конвейер. В конечном счёте Корбюзье мечтал о новом стандартизированном супер-человеке нового технологического века и именно для него проектировал жилище.

Идея настолько утопическая, что мало кто в неё поверил, у большинства она вызвала смех, что часто бывает с пророчествами. Не знаю, предвидел ли Корбюзье, что «новый дух» кровавой косой прокатится по планете, отрезая все выбивающееся за форму идеального шара, но в скором времени, мода на аскетизм стала очень популярна. Пустые белые стены и дешёвая, простая в производстве мебель были кратчайшим путём для обеспечения кровом миллионов, оставшихся без крыши над головой.

В двадцатом веке у дизайна интерьера стало мужское лицо, им начали заниматься архитекторы, дом все-таки прошёл через суровый период стандартизации и унификации. В этом были плюсы: стулья, мебель, свет и декор стали доступны всем слоям населения. Дизайн перестал быть прерогативой богатого меньшинства. Появилось больше экспериментов с материалами и формой. Архитекторы, привыкшие уделять внимание формальной составляющей объекта, сместили фокус с осязательных качеств в сторону визуальных. Филип Джонсон, любимый ученик Мис Ван дер Роэ сказал: «Я думаю, комфортабельность стула – это производная от того, находите ли вы его красивым или нет».

К сожалению, за теоризацией дизайна и установкой внешней формы во главу угла были забыты адаптивность и комфорт, методично развивавшиеся с эпохи Ренессанса.

Джэймс Баллард в своем утопическом романе «Высотка» озвучивает устами Лэйнга то, что многие ощущали, но не могли сформулировать:«Захватывающий вид всегда заставлял Лэйнга осознать свои двойственные чувства к этому бетонному ландшафту. Он слишком ясно говорил о том, что эта среда была создана не для человека, а для его отсутствия». Комфорт так и остался эксклюзивной роскошью, доступной богатому меньшинству, как например, Эсте Лаудер, чей офис был обставлен в стиле Людовика XVI оригинальной антикварной мебелью.

Адаптивность, а следовательно персонализированность дизайна не упала, а даже выросла в цене с начала двадцатого века, что стало главным вызовом современности и породило новое направление – универсальный дизайн.

Универсальный дизайн ставит перед собой амбициозную цель – создать среду комфортную для всех: мужчин, женщин, стариков, детей, людей с физическими и психологическими особенностями, и хотя многих смешит такая заявка, достаточно вспомнить, как совсем недавно высмеяли «Новый дух» и ухмыльнуться в ответ.

Находясь в двадцать первом веке, наблюдая смену социальных парадигм, когда политические комментаторы вполне себе обсуждают ситуацию Северной Кореи, не выходя из дома и с детьми на коленях перед многомиллионной публикой, появляется надежда, что идеи уюта и комфорта снова получат своё развитие.