Я немножечко начинаю попискивать от удовольствия, когда вижу в фильмах интерьеры, как дополнительную оболочку героев.
Посмотрела месяц назад «9 ½ недель» в рамках борьбы с невежеством, продолжаю пищать до сих пор.
Фильм, конечно, утерял актуальность, стал наивным путеводителем по подворотням восьмидесятых годов, где всегда что-то капает, туман подсвеченный голубым неоном, и полуголые женщины лежат в противоестественных, но притягательных позах, рыба методично дохнет в течение двух часов.

Смотрела вполглаза и в основном на Ким Бессинджер, пока не открылась дверь в квартиру Микки Рурка, и я заорала.
Я иногда представляю, как приходит ко мне психопат и говорит: «Хочу обставить квартиру, чтобы полностью отражалась моя сущность». Я радостно снимаю трубку и срочно заказываю стул Чарльза Макинтоша. Потому как, стул Чарльза Макинтоша воплощение всех этих смертельно притягательных литературных чудовищ: Андрея Болконского, Печорина, Хитклиффа. Взгляд оторвать невозможно от горделивой спинки, загадочного блеска чёрного дерева, драматического выпада передних ножек. Внутри все трепещет и рвётся скорее слиться с ним в единое целое, откинуться назад, принять его бескомпромиссную прямоту, стать натянутой струной, замереть в величественной каменной позе, только невозможно это. Может, первые три минуты, а потом его идеальная спинка начнёт ехидно выставлять напоказ твою природную сутулость и безотчётную привычку прятать шею в плечи, а напоследок ещё и подножку поставит своей лакированной, драматической ногой.

Микки Рурк в фильме о себе мало говорит, это и не надо. Кадр, где Ким Бессенджер неуверенно пробирается через гарнитур от Ричарда Мейера, не может себе найти места среди дорогих, эстетически безупречных вещей - лучшая аллегория на весь фильм.
Один дизайнер мне рассказывал, как директор серьёзной компании попросил обновить приёмную, чтобы было стильно, модно, и сразу показывала «кто в доме хозяин». Дизайнер поставил в приёмной два стула Василий, с виду комфортные, но гарантированно заставят гостя дважды почувствовать себя нескладным школьником, когда тот садиться-проваливается в него, и когда неуклюже пытается выбраться наружу.
Ким Бессинджер медленно идёт сквозь черно-белое, бездушное совершенство в своём растянутом бабушкином свитере, неловко забирается на странную конструкцию (кресло Ричарда Мейера), замирает уязвимая и напряжённая: «Все же так красиво, так идеально, но почему же мне так плохо?»